Немного о "классиках"

…В затихнувшей аудитории нежный женский голос распевно произносил слова,  написанные на неродном, но уже таком близком языке. Размеренная поступь гекзаметра, многократно отражаясь от стен и отдаваясь эхом в каждом уголке маленького кабинета, создавала неповторимую атмосферу далекого, очень далекого прошлого. Казалось, на всем в этом маленьком помещении лежала печать почти мистической одухотворенности: на стареньких, порою распадающихся на отдельные странички пыльных словарях в шкафу, навсегда сохранивших в себе тепло рук, прикасавшихся к ним в поисках нужного слова или природы гласного звука, на менее потрепанных временем книгах с оригинальными текстами, на картах Балканского и Апеннинского полуостровов, на бережно подклеенных учебниках, сплошь и рядом исписанных второпях разными людьми в разное время. Непосвященному в сию тайну человеку, ненароком заглянувшему в аудиторию, почудилось бы, что собравшиеся здесь девушки заняты чем-то сверхъестественным и странным, возможно, сеансом спиритизма или, что еще хуже, какой-либо формой язычества, плавно переходящей в сектантство. Посвященному же или, на худой  конец, хотя бы раз бывавшему в филологическом корпусе сразу становится ясно – это всего лишь классики в учебном процессе. Сидят и переводят очередной отрывок греческого или латинского автора. И всё. Никто тут Сатану не вызывает и оккультизмом не увлекается. Ничего сверхъестественного.

Классическая филология… Классика… Как много тайн и загадок связано с этой поистине мистической специализацией филологического факультета. Что привело нас в мир Έλληνική γλωττα и Lingva Latina? Кто мы – классические филологи, в народе именуемые просто «классиками»? В чем причина всего этого?

Я не стану рассказывать вам о том, о чем вы можете сами прочесть на доске объявлений или спросить в деканате. Информация об этом статична и мало кому интересна, кроме тех, кто первый раз ее видит, естественно.

Причин, по которым филологи решают связать свою судьбу с античным миром множество. Одних сюда приводят умопомрачительные лекции по истории античной литературы и желание больше узнать о культурах двух поистине великих цивилизаций. Другие приходят из-за нежелания расставаться с милыми сердцу преподавателями латинского языка и той же родной и милой «антички». Третьи пылают платонической страстью к самому латинскому языку, им недостаточно тех знаний, что они получили на первом курсе, а древнегреческий воспринимают как приятное дополнение. Некоторые мечтают о сравнительно-историческом языкознании, которое без теоретической базы, основанной на изучении сих древних языков по сути своей невозможно, и, втянувшись  в учебу, благополучно о нем забывают. Есть и такие, кто приходит сюда потому, что специализация бесплатная, а иметь приписку к диплому еще никому не помешало. Попадаются и весьма оригинальные люди, желающие добавить себе несколько лишних пар в неделю поверх стандартной нагрузки. Кто-то приходит просто посмотреть, а потом остается… или уходит, если нервы не выдерживают. Уходят из-за нехватки времени, наложений в расписании или самой настоящей махровой лени.

На самом деле, все не так страшно. Конечно, переводы никто не отменял, и, после окончания тяжелого (а порой и не очень) трудового дня, перспектива разбираться в каких-то одному только Зевсу известных словоформах вместо ужина, похода в кинотеатр, на вечеринку или посиделок с друзьями и гитарой, обложившись сводными таблицами, справочными пособиями, «парадигмами» и десятком словарей, довольно-таки безрадостна, не говоря уже о самом страшном, что может привидеться только в кошмарном сне: большой латинско-русский словарь под редакцией Дворецкого вместо подушки… Брр… Мда. Словарь Дворецкого лучше использовать для чего-нибудь более мирного: в роли заменителя стола, очень большого и тяжелого пресс-папье, просто внушительной книги на полке - возможности его применения в повседневной жизни поистине безграничны. Постепенно, с увеличением за плечами количества все-таки переведенных и разобранных страниц, приходит опыт. Поздно или рано, но он приходит. Причем внезапно, безо всякого предупреждения. Пропадает необходимость лезть за каждым словом в словарь или справочник, структура предложения становится прозрачной, и ты уже с первого взгляда можешь распознать коварно замаскировавшийся Ablativus absolutus или забившийся в угол в целях самосохранения и там, судя по всему, благополучно уснувший инфинитивный оборот. Особенности античного мышления тоже перестают пугать: непонятно для каких целей  «нарезанная сосна», причем «спустившаяся со своих гор», ассоциируется уже не с чем-либо неестественным и даже странным и не с ошибкой в переводе, а всего лишь с метонимическим определением корабля как плавательного средства. Чем не возможность пошутить над творчеством древних авторов, время от времени переворачивающихся в гробу с боку на бок и изредка вспоминающих очередного классика добрым (и не очень) словом?

Классических филологов всегда не очень много. Потому что мертвые языки – это дело на любителя. Кто-то, наконец-то распрощавшись с подобной «бякой», непонимающе посмотрит в сторону скачущего по коридору человека, радостно оповещающего весь мир о том, что где-то согласовались падежи, над которыми он бился больше получаса,  а иной скептически спросит: «И зачем тебе это надо?» Но ведь на самом деле здорово, когда, читая книгу, ты с ходу выделяешь грецизмы и латинизмы, античные аллюзии и ритмическую структуру, мелочи, которые ты мог бы не увидеть или увидеть, но никогда не догадаться о том, что они значат, если бы не посвятил себя классике. Я не призываю и тем более не заставляю всех и каждого идти туда, куда ему, может быть, совсем не хочется. Лучше хорошо подумать, прежде чем решаться на подобный шаг. Но новым людям, влившимся в не слишком стройные ряды немногочисленных классиков, всегда будут рады.

…Никому не хотелось покидать маленький вечно теплый и душный кабинет с хлопающей форточкой, портретом Сенеки над исписанной доской, картами Древней Греции и Римской Империи на стенах, коробкой мела и высохшей тряпкой на гвоздике, кучей словарей в запирающемся на ключ шкафу и тремя лишним стульями в углу. Но, уходя, каждый оставил там частичку себя. Временами кажется, что даже ночью в его стенах, пропитанных античным духом, звучит размеренная поступь гекзаметра и нежный женский голос…